Уж скоро глянет иней бледнолицый.
Из мглы болот всползет седой туман,
Стремясь от нас к теплу далеких стран.
Чу, журавли подвижною станицей.

Взревет метель забытой львами львицей.
Застынет облак белых караван.
Весь мир, как Ледовитый океан,
Раскинется безмерною гробницей.

Но в час, как с вихрем бьется снег в окно,
Как хорошо в тиши нагретой, дома,
Припоминать все бывшее давно.

Крутить мечту дорогой кругоема.
И ярки звезды в ночи декабря.
Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

"Золотой обруч" заканчивает своё магическое коло и вновь напоминает нам: "Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя." Что скрывается за этими вещими откровениями? Что знает Бальмонт такого, что не открыто нам? Да открыто, всё открыто, правда большее в снах, эхе генетической памяти. Трудно поверить в милость смерти, но благородны рус (так с санскрита - светлый, благородный - переводится rus), наследник праариев, верил всегда. Потому что предки наши, как и мы, были бессмертны, только ведали это, а не догадывались, как мы. И закончив Путь поставленных перед собою задач, бросались они в венке и с улыбкой на лице с сакральной горы Меру в пучину, возраждаясь в смерти для новой жизни. О чём Бльмонт ведал нам после сумасшедшего погружения в тайны и Космос Гипербореи здесь. И величие моего народа пою я не потому, что весь маг, а ещё Брюсов в своей провидческой ULTIMA THULE и Волошин нашептали мне, и даже не потому, что сам совершил 23 погружения в страну прапредков, из них шесть - в одиночку. Каждая строка нашей истории звенит об этом гордо и сурово. И счастье иметь у мебя поэтов, сотворять подобные шедевры венков, коих во всём их величии, не имеет ни один другой народ, нами выстрадано в таких вот прохождениях через смерть к жизни, о которых вещает тут Бальмонт. По-о-о-омни...

Вездесущий Огонь, я тебе посвятил все мечты,
Я такой же, как ты.
О, ты светишь, ты греешь, ты жжешь,
Ты живешь, ты живешь!
В старину ты, как Змей, прилетал без конца
И невест похищал от венца.
И, как огненный гость, много раз, в старину,
Ты утешил чужую жену.
О блестящий, о жгучий, о яростный!
В ярком пламени несколько разных слоев.
Ты горишь, как багряный, как темный, как желтый,
Весь согретый изменчивым золотом, праздник осенних листов.
Ты блестишь — как двенадцатицветный алмаз,
Как кошачья ласкательность женских влюбляющих глаз,
Как восторг изумрудной волны океана
В тот миг, как она преломляется,
Как весенний листок, на котором росинка дрожит и качается,
Как дрожанье зеленой мечты светляков,
Как мерцанье бродячих огней,
Как зажженные светом вечерним края облаков,
Распростерших свой траур над ликом сожженных и гаснущих дней!

Константин БАЛЬМОНТ, "Гимн огню"


Огонь и осень нынче неразлучны и в нашем венке, и в сердце, встрепенувшемся в рождении мира целой зодиакальной эпохи и никак не желающем уняться в предверие холодных дождей и зимы. Так уж устроен человек, пламенеющий любящим сердцем от детства до седин, что всегда отзовётся на прекрасное лучшей из улыбок своей души. Это только пятая часть гимна, но уж как хороши тут образы, как поёт, звенит слово, несущее всю многомерность смыслов в проявлении блистающего и звонкого окружающего мира, настойчиво напоминающего тебе, что когда-то твои великие предки летали и повелевали главной стихией мира! О чём напоминают тебе ночью звёзды, манящие в свои просторы: когда-то ты, а теперь лишь твоё астральное тело, сопричастны великой привилегии ария купаться в дождях вселенского звёздного огня. Помни-и-и...

В амбарах рожь. Душистый клад пшеницы.
В сарае столько сена, посмотри,
Что до весенней хватит нам зари,
Когда у ней раскроются ресницы.

Не покладали рук жнецы и жницы,
Точили косу звонко косари.
Земля богата. Хочешь, так бери.
И мед есть в ней, и воск есть для божницы.

И оттого, что там трудились мы,
Что сосчитали труд наш закромами,
Приятно нам пришествие зимы.

Нас тешит журавлиный крик над нами.
Желанен, как земная нам заря,
Весь лес, - в рубинах, в меде янтаря.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Казалось, день не наслаждались мы "Золотым обручем", а будто вечность прошла, так играет с тугой спиралью времени маг любви. Но и золотая осень торопит: и так в этот Покров не то что снега, морозца не видали. Как будто окунулись мы в те изумительные дни, когда творился этот сонет. Свадьбы, которые без "обруча"-обручального кольца немыслимы, лукавый взор зрелой любви, заставляющий вздрогнуть самое опытное сердце, счастье достатка и Божьего благословения, исходящего светлым дыханием природы от каждого лучика, каждой росинки и золотого листочка! Арии не случайно праздновали в эту пору совершеннолетие своих детей, которое у ариев в 15 лет наступает и о котором писал я здесь и вспоминал тепло здесь, здесь и здесь. Вся земля русская не только родилась в осеннее равнодействие с рождением Богоматери-Земли, но и уже по закону золотого коло-обруча готовится к зимней спячке-смерти и неизбежному возрождению-пробуждению весной, которое нам уже мельком дарил тут, в сонетах, во всей красе Бальмонт. И мы, затаив дыхание от неизбывной осенней красы и загадки обруча, перетекаем в потоке Леты из измерения в измерение многомерностей арийского Космоса. В магическом ожидании встречи с судьбо-о-ой...

Хрустален свист мелькающей синицы.
Он говорит, что, если мир лучист,
Он скоро будет хрупок, бел и льдист.
Ловите миг цветущей огневицы.

По зову этой милой птицы,
На ветке каждый яхонтовый лист,
Впивая луч, трепещет, пламенист.
И падают цветные вереницы.

Отдохновенье - мудрость бытия.
Но жизнь жива под мертвыми листами,
И пахнет крепким запахом, груздями.

Растет их головастая семья.
Богатство до весенней нам денницы.
В амбарах рожь. Душистый клад пшеницы.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Прилетала поздравить феечка и Бальмонт присутствовал с своим "Обручем", а потом упало на мир такое отчаянно прекрасное золотое утро, что я тотчас...к нему, к магу! Хорошо будет сегодня с ним по Руси золотой, осенней пройтись, перед тем как он снова позовёт он нас в блистающие дали. Сегодня он совсем родной, близкий и говорит о родном и понятном, но так и видятся через простые слова и образы, полные сыновней любви, его волшебные потаённые смыслы. И сквозь опадающую листву и золото зерна пылает нам цветущая огневица Великого будущего Великого народа, сумевшего мудростью бытия сотворить на Земле ту красоту, что преподносит нам маг в высверках своего "Золотого обруча", как бы напоминая, ПОМНИ ИМЯ СВОЁ, РУСИЧ!!!

Как звонок светлый воздух сентября.
Благословеньем синего амвона
Какая тишь нисходит с небосклона,
В сознанье светят свечи алтаря.

Творец любил, творение творя.
Земля - неисчерпаемое лоно.
В селе, вдали, поплыли волны звона,
В душе поют бездонные моря.

Шуршанье листьев - музыка живая.
Спадает лист зажженный за листом,
Вещанье тихим шелестом свевая:

Разрушен дом, - в три дня восстанет дом.
И тонкий, как укол тончайшей спицы,
Хрустален свист мелькающей синицы.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Вчера расстались мы в лёгком ошеломлении с ведической трансформой Руси в этом сонете, а уже новый завёт нас в осеннюю Русь изначальную. Кажется, что нет времени в этом волшебном венке и тысячелетия махнули лебединым крылом, не оставив следа, да так оно и есть, стоит погрузиться в осеннее бормотанье природы в необъятных лесах и полях Руси-Лебедии. Каждая строка мага, звонкая как колоколокольный перезвон и прозрачная как осенний воздух, вызывает в душе такую сладкую истому, что слёзы плещутся в глазах и останавливается дыхание. Вы только опробуйте прочесть хоть один катрен вслух: обязательно задохнётесь на каком-нибуть слове, звуке этого творения, писанного божественною душою любви мага, и погрузитесь в живую музыку золота и лазури, точно ты на Небесной кафедре и Господь с ангелами устроили литургию во славу твоей, хрустально-чистой в такие минуты и светлой бессмертной души. Бессмертие и любовь - вот о чём этот "Золотой обруч"...

Что лиц милей, ушедших без возврата?
Мы были вместе. Память их жива.
Я помню каждый взгляд и все слова.
Они слышней громового раската.

Как запахом - раздавленная мята,
Сильней, чем вся окрестная трава,
Так слышен некий голос божества
В том, что любил, в твоем, что смертью смято.

Насмешкой был бы мир, все было б зря,
Когда бы жизнь сменялась пустотою.
Не на песке мою часовню строю, -

О правде воскресенья говоря.
И год, скруглившись, слушает со мною,
Как звонок светлый воздух сентября.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Мы бережно простились в прошлом сонете с прошлым. О! Тайна ждёт нас за магической эманацией времени, спрессовавшей прошлое и будущее в миг постижения Вселенной, растворения в ней, когда минуты, миги назад она готова была раствориться в нас. Бесконечная мудрость Вед. Бессмертие... Бессмертие последних слов сонета, подобных пушкинским "Унылая пора...", бессмертие в постижении великой тайны сансары и реинкарнации. Какой упоительный тихий восторг, какая отвага перед лицом смерти. Что это - поэтическая бравада или тонкая психологическая игра мага в смыслы? Ни то, ни другое. Точное знание: нет смерти, есть вечное обновление, безумно прекрасный танец богов в круге сансары. Конечно же он был посвящён в своих блужданиях среди древних арийских храмов Индии: недаром он блестяще овладел санскритом - духовным языком Вед. В магических "Лунариях" Волошина я затрагивал тему коло сансары, когда Атман предыдущей жизнью сам создаёт питательную среду для священной сомы, определяющей твоё будущее физическое тело и духовную ступень воплощения: Брахман, кшатрий, вайшья ...или свинья! Но мало постигнуть мудрость движения по ступеням духовного роста, надо всю мудрость Вед переплавить в безумно прекрасный осенний сонет венка и донести его до нас, не расплескав наполнившей его древней музыки Вед. Sruti - услышанное свыше...

Люблю в весне разливы аромата,
Веселая, она не хочет тьмы,
Секирой льдяной сшибла рог с зимы,
Поет, хоть от сугробов даль горбата.

И рухнула - из льда и снега хата,
Просыпан снег последний из сумы,
Ручьи бегут на праздник кутерьмы,
И рой сорок стрекочет воровато.

От всей земли, из каждого куска,
Дыханье разогретой жадной хоти.
Путь к радости - на каждом повороте.

С Егорья доходи до семика.
В русальных торжествах святыня плоти.
Весна, как степь, светла и широка.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Вчера мы устроили Вале Шреку преизрядную трёпку. В прошлый раз в числе прочего - за Волошина, венок которого прорвался только с 7-го раза. Но вот Бальмонт своим сакральным чудом "Золотого обруча". Сегодня пятая попытка вынести его на широкий народ, но само удовольствие работы с таким материалом заставляет полностью позабыть вчера и уйти с вами в страну прекрасного, тем более, что маг, чародействуя, зовёт нас не иначе как в весну. Нисколько не смущаясь, что ныне - золотая, как его "Обруч", осень.
Вот и свою "Русалочью любовь" выписал он трогательно именно "с Егорья до семика". И напрасно акмеисты и футуристы пытались похоронить сонет и сонетные венки Его Величества Символа под "новаторским" шумом и грохотом лестничек и скорбным кокаиновым завыванием "городского романса. Символисты возродили грандиозный пласт античной культуры, и благодаря им сонет остался недосягаемой вершиной в творчестве "серебряных" титанов. Валерий Брюсов считал сонет образцом, идеальной формой поэтического произведения вообще. Раздел «Сонеты» заключал первую послереволюционную книгу его «Последние мечты». Сквозь грохот агиток и "Окон РОСТА" раннего совка Брюсов обращался к сонету во все периоды своего творчества, которое стало образивным кругом для многих поэтов. Также он известен как поэт-переводчик сонетов Шекспира.
Ну а Бальмонт, "похороненный" тем же Брюсовым в 1910 году, хоть тот будет помогать магу много и долго до самого расставания эмиграции, просто вспыхнул такими венками,...один из которых сейчас перед вами. Наслаждайтесь магической весной среди осени.
Такие они - "серебряные".

Волнует зов минувшего "Когда-то",
Кричит "Ау!" пустынею лесной,
И помним мы, как хорошо весной,
Как вся она открыта и богата.

Мы ценим утро только в час заката.
Мы красочною тешимся волной,
Настурций увидав цветочный зной,
Когда осенней грустью сердце сжато.

И благо. Радость в боль обрамлена.
Какие бы мы были, не тоскуя?
Мы недостойны были б поцелуя.

Привет тебе - в час осени - весна.
Как камень, в воду брошенный со ската,
Люблю в весне разливы аромата.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Удивительно хорош тут Бальмонт, перемешав запахи и звуки бытия в волшебном венке на качелях весна-осень. В осени дразнит он нас восторгами буйной весны и тут же унимает расшалившуюся весну тихим мудрым покоем золота осени. Как в перстне, о котором писал я здесь, приоткрывается для нас одна из тайн, чтобы стать ещё более загадочной. Но всегда верен маг любви себе, своему кредо: "Вижу только хорошее," - как писал я недавно в притче. И вот, предвкушая целый пир восхитительных анимаций приРОДной круговерти-КОЛОвращения, опускаем мы терпеливо и отступления от осени, и новые погружения в неё прямо из весеннего цветочного торжества. Щедрой рукою и душой разбрасывает творец "Золотого обруча" радость сопричастности празднику жизни на прекрасной планете Земля - песчинке мироздания, смело поглотившей все миры для тебя, Человек!
"Вижу только хорошее!"

Впервые серьёзно обратил я на буколистические мотивы в поэзии мага любви после его посвящения Бунину, открывшему для меня поэзию "серебряных", после чего я с Бальмонтом "пропал для Бунина и других моих кумиров того времени на целых два года. Но читал тогда его бессистемно и мимо таких шедевров как "Золотой обруч" пролетел на восторженной волне открытий, почти не остановившись. И лишь вернувшись в творчестве "серебряных" к уникальным сонетам "серебряных" и знаменитого письма Батюшковы здесь, я неконец опомнился. Да что же это я?! Ладно Брюсов, признавая гениальность Бальмонта и помогая ему в сложнейшем издательском деле, но одновременно завидуя так чисто, как могут только гении, огорчённо писал в 1910-м году, что Бальмонт исписался и в 1920 году "не заметил" этого вот шедевра, вторили Брюсову Цветая и ни к селу, ни в Красную армию, напиливший на себя тогу академика Мандельштам. Но я-то, я!!!... Зато каковой была эта новая встреча, которую я прятал от вас более 2-х лет. И дотягивая до арийскокого 15-лети летия мальчиков, только после которого нормальный мужик может уйти по своим делам, опекая мальчиков духовно, что я и сделал отправившись на Нижегородчину и найдя там пушкинскую Русь...и снова Бальмонта. Больше мы с ним в буколистической теме и поэме осени, не уступающей на мой взгляд Болдинской осени Пушкина, не расставались, а побывав в Болдино перед второй смертью (я даже об этом притчу написал), я всерьёз занялся венком "Золотой обруч", где осень, природа и лебединая песня ведавшего свою судьбу мага слились в потрясающем гимне. О вселенском арийском размахе задумки говорит уже посвящение.

И, восставши, Заратустра
Услыхал, что гром уходит,
Увидал на небе синем
Семицветную дугу, -
Увидал под склоном горным
Нивы, пастбища и дом свой,
Услыхал в древесной чаще
Звонкий голос соловья.

Вникайте в мудрость величайшего из арийских пророков Заратустры, пока я бережно выношу первый венок на ваше обозрение. Он мне очень дорог, этот феерический запев!

Красивы блески царственного злата,
Добытого в горах и руслах рек.
В нем силу солнца понял человек,
В нем страсть, любовь, и бой, и гуд набата.

Чтоб клад достать, утроба тьмы разъята,
Оплот гранита жаждущий рассек.
Подземный Вий, из-под тяжелых век,
Признал и в краткодневном смелом - брата.

Не говори о золоте слегка.
Колдуют долго солнечные чары
По руслам рек и там, где срывны яры.

Власть перстня обручального крепка.
Всесильны желто-алые пожары.
Изыскан огнь осеннего листка.

Константин БАЛЬМОНТ

Как тут не впомнить арийское отношение к золоту-Солнцу, о которых писал я тут слегка, да вы, помнится достали меня и пришлось немножко подраскрыть тайны, ведущие избранных (и только их!) к арийским солнечным технологиям. Знал о них, безусловно, после посещения Гипербореи и Бальмонт: вчитайтесь в иные смыслы меж его восторженных строк. А я эту тему не оставлю, довольно и того, что к Вию явился за золотом для ариев сам Велес.

Белый лебедь

Белый лебедь, лебедь чистый,
Сны твои всегда безмолвны,
Безмятежно-серебристый,
Ты скользишь, рождая волны.

Под тобою - глубь немая,
Без привета, без ответа,
Но скользишь ты, утопая
В бездне воздуха и света.

Над тобой -Эфир бездонный
С яркой Утренней Звездою.
Ты скользишь, преображенный
Отраженной красотою.

Символ нежности бесстрастной,
Недосказанной, несмелой,
Призрак женственно-прекрасный
Лебедь чистый, лебедь белый!

Константин БАЛЬМОНТ

После испытаного здесь напряжения первых дней погружения в Гиперборею, что относилось, конечно более к царевнам, мы , наконец, втянулись в неповторимый ритм жизна Гипербореи. За первые четыре дня подъёма нашего по милушке Афанасии случились два события: первая пещера и баня. Кроме того был первый в моей жизни хариус, пойманный собственной рукой во время перекуса на редком для Афанасии плёсе, когда решили к берегу не приставать. Благо травник в термосе заваривали для таких случаев: при сплаве по большим рекам плёсы среди болот по десяткам километров, когда негде пристать – не редкость. Здесь иное: тихая вода была коротка, но уж больно чистое случилось место. Так и веяло благостью тысячелетий от покрытого сосновым бором откоса крутой горы. Речка тихо млела в тени нависшего уступом кряжа, да ещё радовала глаз семья лебедей – совсем ещё желторотые птенцы и их родители.
– Какие милые пушистики! – Натка восторженно всплеснула руками и чуть не выбила кружку из руки Николы, – ну так бы и расцеловала.
Между тем мама-лебедь учила детишек нырять, а папа тут же ловил малька, кося глазом в сторону лодок, катамараном дрейфующих по плёсу.
Озорство буйной, только что полученной силы разума, вдруг охватило меня неведомым ранее восторгом Творца кудес! Я строго сдвинул брови. Нос уткнул в верхнюю губу, а нижнюю дудой выпятил вперёд и вверх наподобие клюва, горлом издал утробный клёкот…и исчез. Вместо юного волхва перед птенцами был сам двойник папаши-лебедя: вытянутая вперёд шея над отведёнными назад плечами-крыльями, хитро скошенная вбок голова с одиноко смотрящим подозрительным глазом. Сходство было поразительное: принц Лоэнгрин в образе лебедя. Я ещё раз издал клёкот, малыши замерли. И... под негодующий гогот матери порскнули прямо к лодкам. Настоящий папа-лебедь лишь глянул на шалунов и резвящегося принца… и нырнул за очередной рыбкой. Увидев реакцию главы, успокоилась и мать.
У лодок малыши засомневались, но я издал губами шипение и погрузил голову в воду. А когда голова вновь оказалась над водой, между губ трепетал хвостик рыбки! Всё, это была последняя капля! Мгновение, и самый шустрый уже тянул хвостик к себе, а я шутливо сопротивлялся: дразнил. Потом я кормил других осмелевших малышей с губ наподобие того, как кормил в детстве сизарей. Влах с другого борта таскал для царевен сачком малька, а те кормили им стайку – тоже с губ. Никола в сторонке жужжал камерой, и всем было, ну прелесть, как хорошо! Перекус затянулся, детвора вскоре уплыла на призывный клич матери, а девы всё не могли уняться, ахали и сюсюкали. Под эти ахи и охи я закинул мелкую блесну на щурёнка или окушка – в вечерний приварок к пакетному супу, как делали, и успешно, ещё на Ловозере. А вынул приличного хариуса, которого здесь просто быть было не должно: его место в стремнине и на порогах, а не на плёсе, пусть и не стоячем. Поскольку я только собирался половить эту волшебную северную форель при удобном случае, то воспринял происшедшее как маленькое чудо, а забавы с царскими птенцами - естественными и приятными. Девочки думали иначе, своего Лоэнгрина обожали, что не мешало иметь свою точку зрения: лебеди – вот чудо, а какой-то там «карась» – блажь. Впрочем божественную скоросолку из хариуса, натёртого солью и полежавшего четверть часа, – юные лебединые девы, сиречь будущие Валькирии, ели явно с удовольствием. Вдруг Ната умолкла на полуслове и подняла руку с браслетом. Глаза у змейки пульсировали багрянцем…

КОВЫЛЬ

И. А. Бунину

Точно призрак умирающий,
На степи ковыль качается,
Смотрит месяц догорающий,
Белой тучкой омрачается.

И блуждают тени смутные
По пространству неоглядному,
И, непрочные, минутные,
Что-то шепчут ветру жадному.

И мерцание мелькнувшее
Исчезает за туманами,
Утонувшее минувшее
Возникает над курганами.

Месяц меркнет, омрачается,
Догорающий и тающий,
И, дрожа, ковыль качается,
Точно призрак умирающий.

Константин БАЛЬМОНТ

Есть у Бунина среди его шедевров-миньонов шедевров прекрасная вещица "Осыпаются астры в садах", коротенькая и незамысловатая миниатюрка, как и всё у него, за исключением, быть может, "Степи", да "Господина из Сан-Франциско". Не она ли навеяла Бальмонту настрой так вот описать буйную и необъятную степь почти пастельными тонами?
Сам в юности житель степей, я сразу подметил эту приглушенность и камерность там, где душа трепещет и рвётся соединиться с безумием запахов и магической пронзительностью звуков: то сплюшка заведёт свою канитель, то филин в перелеске заухает на жуть полёвкам, а то и заяц завизжит, заверещит, приняв собрата за лукавую огнехвостую. А то налетит из тумана дикий конский топот с гиканьями и разбойными посвистами пацанвы, летящей призраками в ночное. Налетит, да и затихнет за дальней балкой со ставком. Нет в степи ни слюдяной тиши лесного озера, ни загадки лунной ночи над притихшим Доном-батюшкой: с своим серебряным свечением ковыля в лунном свете открыта она всем семи ветрам... и мысли твоей, подхваченной духмяными токами воздуха.
А любовь в такой степи... Однако, полно: про серебряный ковыль на ветру рассказывает "серебряный" поэт. Наслаждайтесь...