Родной душе не надо объяснять:
она порой за сотни километров
почувствует печаль и благодать,
и прикоснётся соучастья ветром.
С родной душой все бремена легки
и наши «я», без маски и без грима,
cрывают с сердца душные замки
и говорят о тайном и ранимом.
С ней безопасно быть таким как есть,
не надо притворяться херувимом.
И хоть ошибок сделанных не счесть,
быть понятым, прощенным и любимым
Зинаида Полякова
Родная душа — это тот, у кого есть ключи от наших замков, и к чьим замкам подходят наши ключи. Когда мы чувствуем себя настолько в безопасности, что можем открыть наши замки, тогда наши самые подлинные «я» выходят навстречу друг другу, и мы можем быть полностью и искренне теми, кто мы есть. Тогда нас любят такими, какими мы есть, а не такими, какими мы стараемся быть.
Каждый открывает лучшие стороны другого. И невзирая на все то, что заставляет нас страдать, с этим человеком мы чувствуем благополучие как в раю. Родная душа — это тот, кто разделяет наши глубочайшие устремления, избранное нами направление движения.
Если мы вдвоем подобно воздушным шарикам движемся вверх, очень велика вероятность того, что мы нашли друг в друге нужного человека. Родная душа — это тот, благодаря кому вы начинаете жить подлинной жизнью.
Ричард Бах — Мост через вечность
Когда душа в согласии с другой,
А это, знают все, бывает редко,
То вашим сердцем властвует покой.
И вы себя не чувствуете в клетке.
Когда душа душою пленена,
То нет обремененья несогласьем.
А если и встречается, то к счастью:
Так легче осознать себя до дна!
Алекс Конрад Боно
У Куприна есть рассказ о даме, которая ехала с жестоким и грубым мужем в поезде. Муж уснул и храпел — устал замечания делать и одергивать… И дама разговорилась с молодым офицером — совершенно невинный разговор, о посторонних вещах.
О том, как в детстве можно замереть — и время словно замедляется, его течение становится иным, и это — почти вечность… О том, как таинственно и странно сидеть под столом, отъединившись от всего мира, трогать бахрому на скатерти… О странной горечи в груди, когда смотришь на пылающие и гаснущие угли… Такие разговоры они вели и прекрасно понимали друг друга; все эти ощущения, чувства, переживания у них были общие, понятные, одинаковые, и говорили они взахлеб о жизни души под храп и завывания спящего грубого человека, стараясь тихо шептать — чтобы не нарушить его сон. Но он все равно проснулся, перевернулся, что-то злобно бормоча в адрес жены. Молодому офицеру надо было выходить — вот уже его станция. И он вдруг понял, что никогда, никогда он не встретит более близкой и родственной души, с которой так счастливо можно жить, просто — быть вместе… И они вместе и вышли, даже не взяв багаж дамы — в полную неизвестность, но и в полную свободу. Они решились и смогли.
Рассказ написан за несколько лет до революции и кровавых событий — будем надеяться, что они успели пожить и порадоваться. Жизнь коротка. То революция, то война, то старость пришла… Но они решились. А многие — не решаются, когда им выпадает огромное счастье — встретить родственную душу. И остаются в вагоне, машут на прощанье и всю жизнь тоскуют и плачут об утраченной любви. Об утраченной возможности любви. Страшно рисковать, страшно оставлять чемоданы с нажитым барахлом, страшно менять жизнь, — это так понятно. Но родственную душу человек встречает всего раз в жизни — если встречает. Не всем это дано. И полное понимание, духовная близость — это и есть истинная любовь. И, наверное, мешкать не надо — поезд едет дальше. Время не ждет. И души не хотят расставаться… И это просто напоминание о любви и быстротечности жизни — иногда об этом надо напомнить тем, кто никак не может решиться.
Родные души… Много ль их на свете?
Как вытащить счастливый тот билет,
Чтобы родную душу в жизни встретить,
Блуждающую до сих пор во мгле?
Вокруг немало, в общем-то, хороших,
Не злых, не глупых, но ЧУЖИХ людей…
Поговорить неплохо с ними можно,
Узнать, возможно, кучу новостей,
Поесть и выпить, песню спеть дуэтом,
Потом сплясать… Да, выбор тут большой!
Но помолчать и ВСЁ понять при этом –
Возможно только с близкою душой…
Наталья Дроздова.
|
|
— один из оригинальнейших дебютантов конца 1920-х годов, не захотевший вписаться ни в авангадистский, ни в официальный советский ряды; был внесён критиками в чёрный список и после войны на десятилетия подпал под фактический запрет. Кормился «восточными переводами», жаловался, что от них «болит голова», но продолжал оттачивать мастерство. Вернулся к широкому читателю в 60-е годы. Оставил русской лирике стихи глубокого трагического звучания, подхваченные в кинематографе сыном Андреем, великим кинорежиссёром, автором «Зеркала». 
